- Артикул:00204096
- Автор: Гребенник Г.П.
- ISBN: 966-318-695-X
- Обложка: Твердый переплет
- Издательство: Астропринт (все книги издательства)
- Город: Одесса
- Страниц: 616
- Год: 2007
Развернуть ▼
Монография посвящена "вечно актуальной" теме, которой при дают остроту современные политические баталии в постсоветских государствах, находящихся в процессе перехода от того, чего мы еще не поняли, к тому, чего мы еще не осознали. Ее жанр можно определить как теоретическая политология или политическая философия. Но в ней есть и социологический, и исторический пласты. Если брать научный аспект, то основная новизна авторского подхода связана с утверждением идеи типологичности политико-моральных структур в концепциях, учениях, текстах и других видах политического дискурса
Эта типологичность вписана автором в грандиозный метадискурс, названный им макиавеллианско-кантианским. Также в книге подробно анализируются так называемая "загадка Макиавелли", феномен интеллигентского макиавеллизма и связанные с ним современные "войны памяти".
Книга написана в остром критическом ключе, пронизана научной и актуальной общественно-политической полемикой. Поэтому она будет интересна не только для профессионалов, научных работников, но и широкого круга читателей, интересующихся проблемой функционирования морали в политике
Введение
Обычно я не рекомендую студентам и аспирантам указывать личные мотивы, по которым состоялся выбор ими темы исследования, так как для науки это не имеет никакого значения. В данном случае я нарушаю собственную установку и хочу начать этот труд именно с указания личной мотивации.
Более двух с половиной десятилетий назад я изучал архивные документы фракционной борьбы внутри Российской социал-демократической рабочей партии в "период реакции" (1907-1910 гг.). Борьба эта велась в эмиграции в среде партийной интеллигенции и приобрела ожесточенные, склочные формы. При этом бросалось в глаза одно характерное обстоятельство: фракции и группы обменивались взаимными упреками в нечистоплотности, аморальности применения политических приемов борьбы. Прибегая к этической аргументации, они апеллировали к "товарищам рабочим в России" с просьбой их рассудить. Тогда подумалось: а может ли мораль быть критерием в политике? Ведь правда у каждого своя, то есть она лежит в сфере субъективности, но, с другой стороны, философы уверяют, что истина одна. Так вот, может ли мораль служить критерием политической истины? Вместе с этими вопросами во мне зародился интерес к теме "политика и мораль".
Окружающая социально-политическая действительность ("мир фактов") постоянно стимулировала этот интерес, наталкивая на проблему перманентного конфликта морального (должного) и политического (действительного) в советском обществе. Материал, как говорится, сам шел в руки. Судите сами: "период застоя" ясно обозначил глубокий нравственно-политический кризис советского общества и прежде всего властной, партийно-государственной системы. Затем "перестройка" в порядке гласности открыла всему миру глаза на тоталитарный механизм советского строя, насиловавший нравственность буквально каждого человека. И, наконец, последние полтора десятка лет после развала Советского Союза дали богатейшую пищу для размышлений на "заданную тему".
Взять хотя бы Украину. Благодаря демократической форме течения политического процесса и современному телевидению политика вошла в дом каждого обывателя и захватила его, как мыльный сериал или спортивный турнир. Мы стали очевидцами казавшихся невероятными политических кульбитов. Хладнокровный политический торг так девальвировал в глазах "простых людей" понятие предательства, что я просто не знаю, что нужно сделать для того, чтобы наши люди пришли в ужас от тени Иуды, плотно накрывшей украинское политическое поле.
Появление в публичной политике странных личностей, "черный пиар" избирательных кампаний, скандалы, интриги, разоблачения сотрясают и раскачивают "общество", вносят в "народ" разъединение и дополнительное озлобление. За это время "слуги народа" превратились в "элиту", а сам народ потерял политическую невинность и вместе с ней веру в справедливую власть. Я бы мог высокопарно написать что-то вроде: никогда еще в истории мораль так мало значила для политиков, как в наши дни. Но я так никогда не напишу, потому что как историк точно знаю, что были времена и нравы еще похлеще. "Философский" взгляд на политику не дает человеку впасть в грех уныния: в политике есть мораль, и лицемерие, увы, - верный ее признак. Гадить и при этом торжествовать, нагло смеяться в лицо позволяют себе только антигерои в китайских кинофильмах.
По существу мы, бывшие советские люди, сформировавшиеся во второй половине XX века, пережили катастрофу, сравнимую с гибелью Римской империи. Еще не успели как следует распроститься с "коммунистической утопией", как прямо на наших глазах стала разлагаться полученная нами в готовом виде либеральная система ценностей. А нас уверяли, что они абсолютные.
С чем конкретно столкнулись мы? С гримасами свободы. Государство получило свободу от народа, народ - от зарплаты, бизнесмены - от закона, школьники - от обязательного среднего образования, пенсионеры - от жизни, все вместе - от человеческого достоинства. Свобода без гражданского общества - все равно, что дух без тела. Вместо гражданского общества нам предложили "равноценную замену" - либеральную конституцию.
Традиционные надежды отечественных либералов на Запад не оправдались. Он и сам на собственной почве переживает "кризис идеалов". Кризис ценностей, отсутствие идеалов - это общемировая проблема, но проявляется она у "нас" и у "них" по-разному. Европа и США испытывают кризис своих ценностей, выработанных на собственной культурно-исторической почве, в то время как население бывшего СССР лишилось своих ценностей и переживает кризис чужих.
Наблюдая за происходящим и будучи "теоретическим человеком", я испытывал нарастающую потребность в широких обобщениях и адекватных оценках виденного, основанных на более-менее твердом фундаменте мирового мыслительного опыта. Данная книга стала продуктом этого умонастроения.
Выражаю искреннюю благодарность людям, которые помогли мне в том, что она увидела свет. Особый поклон моей жене - Людмиле Михайловне, коей я более, чем себе самому, обязан внутренним настроем на писательство.
Перешагнув 2000-й год, под впечатлением этой даты человечество продолжает жить итоговым сознанием. "Итоговое сознание" характеризует сегодня фундаментальные труды ведущих ученых в разных областях знания. Они отвечают настоятельной потребности в общей картине, в целостном взгляде на "проблему человека". Эта потребность рождена тревожным ощущением того, что мы вошли в глобальный общецивилизационный кризис.
Нельзя сказать, что он застал нас врасплох. О нем предупреждали глубокомыслящие представители человечества еще в XIX-м веке. Но дело в том, что мы в упор подошли к той критической точке, за которой двигаться по проторенной дорожке, прогрессировать уже невозможно. Мы подошли к порогу новой эры.
На пороге новой эры требуется перерешение всех вопросов, которые давно получили статус "вечных". Есть вопросы актуальные, а есть - вечные, то есть вечно актуальные. Какова роль морали в политике? Каковы вообще отношения политики и морали? Это и есть пример вечно актуальных вопросов. Неуемное и мелочное увлечение наших современников политическими технологиями уходит на второй план, когда эти вопросы встают в полный рост, а встают они именно в рубиконные времена.
Тема "мораль и политика" включает в себя три основательные проблемы: проблему морали, проблему политики и производную от первых двух проблему их взаимосвязи. Отсвет "вечности" ложится на тему взаимосвязи политики и морали (или морали в политике) прежде всего от проблемы морали. Последняя несет в себе тайну (последнюю истину) смысла человеческого бытия. Тайна - это непознанный смысл, кантовская "вещь в себе". Тайна - ненаучная категория, но без нее не обойтись в философии духа. Некоторые встречи нельзя объяснить рационально. Бог действует через нас. Бог - это не боженька, не прототип, а некая Сила, управляющая этим миром по законам морали, добра и зла и по принципу воздаяния (кармы).
"Пока мы сохраняем надежду, мы называем тайну проблемой", - заметил О. Шпенглер [1]. "А все, что называется в философии "проблемой", - поясняет нам уже М. К. Мамардашвили, - является ею в том смысле слова, что это не есть предмет решения каким-либо обозримым числом шагов, а есть наше возобновляющееся участие в бытии, которое может продумываться только каждый раз заново, и тогда оно будет совершаться" [2]. Таким образом, истинной проблемой являются лишь те предметы нашего исследовательского внимания, которые в принципе неразрешимы раз и навсегда, а решаются каждый раз в своей конкретике наново. Все остальное называется вопросами или задачами.
Человек живет с "проблемой человека". На ней он оттачивает свое самосознание. Политика и мораль - это оси, создающие координатное поле, в которое эта проблема укладывается. Видимо, правы те, кто говорит, что человеку не дано знать ОТВЕТ, но сам он может быть ответом для ТОГО, КТО ВОПРОШАЕТ.
Думается, правы и те, кто заявляет, что есть проблемы, в которых вопросы важнее ответов. Важно вопрошать! Но ставить вопросы нужно правильно - в этом вся трудность в науке. И своевременно - в этом вся трудность в жизни.
Поверх фундаментальности рассматриваемой темы есть слой, который образует конъюнктура. Каждый человек живет здесь и сейчас. Конъюнктура, злоба дня влияет на добросовестного исследователя, определенным образом смещая акценты его внимания на вопросы, которыми дышит день сегодняшний. Здесь уже ничего не поделаешь.
Наука не признает ограничений, но автор сам должен наложить на себя ограничения, если он хочет завершить свое исследование. Многогранность и традиционность темы требует строгого обоснования новизны теоретического подхода и всего прилагающегося к нему методологического инструментария, что само по себе представляет сложную задачу. Поэтому освещение теоретико-методологических вопросов вынесено автором в самостоятельный раздел. Здесь же предварим его содержание лаконичными формулировками и пояснениями основных постановочных параметров исследования.
Объектом исследования являются политико-философские тексты, представляющие собой учения, теории, концепции. Тексты - это единицы дискурса.
Я отрицаю факт исторической преемственности идей. Если принять за аксиому платоновское утверждение о вечности идей, то история может по мере надобности "пользовать" те или иные идеи. В этом случае идеи начинают жить в истории. И век их жизни отмеряется временем эпохи или, как сейчас принято говорить, историческим проектом. Например, сегодня делаются заявления, что проект эпохи Просвещения полностью себя исчерпал. Это значит, что полностью себя исчерпал идейный потенциал этого проекта, в основу которого была положена вера в рационализм, могущественную преобразующую силу научного разума. Если это так, то мы становимся свидетелями смены парадигмы цивилизационного развития, крутого отказа от накопленного за три столетия мировоззренческого багажа.
Мой воображаемый оппонент может задать вопрос: что же тогда изучает история политических учений? История политических учений имеет дело с гербарием засушенных листьев, костями из палеонтологического музея, останками, вырытыми из могил. Так следует назвать то, что осталось от некогда живых, блистающих своим историческим великолепием идей. Ныне они стали музейными экспонатами, по которым исследователи восстанавливают их жизнь в истории. Преемственность здесь не просматривается.
Но есть же понятие "традиция", которое выражает идею преемственности, неразрывности развития, - возразит мой оппонент. Да, есть. Традиция реализуется в рамках исторического проекта. Далее следует более или менее радикальный отказ от нее, исторический разрыв.
Есть классический пример преемственности идей, - заявит не желающий сдаваться оппонент, - научные школы. В этом случае, отвечу я, мы имеем не преемственность идей, а сопричастность учеников к идее (теории) своего учителя. Тут не преемственность идей, а преемственность людей.
Если идейной преемственности нет, то что тогда есть? - спросит приунывший приятель.
Есть заимствование идей. Я бы хотел обратить внимание на "химизм" этого заимствования. Дело в том, что мыслящее сознание в качестве своего момента обладает активностью и тем, что М. М. Бахтин назвал "эмоционально-волевым тоном", определяющим заданность, избирательность поиска. Мыслящее сознание уже заранее знает, что и кто ей нужен. Оно ждет своего избранника (избранницу). Когда происходит встреча с внешней идеей (теорией, учением), оно в силу своей заданное пропускает ее через свои "фильтры" и "преобразователи", так что процесс усвоения идет одновременно с процессами переиначивания, преобразования, адаптации. В результате от материнской идеи порой остается одна этикетка. Марксизм и русский марксизм - вот прекрасная иллюстрация того, о чем идет речь. Русский марксизм - это тот марксизм, который только и мог состояться в России. В нем слишком мало от классического марксизма, как резонно утверждал Н. А. Бердяев. Ну и что, - возразим мы, - встреча русского мыслящего сознания и марксистского учения состоялась. Этого отрицать никто не может. Тогда на каком основании отрицается плод этой встречи? Не похож на "папу"? Это упрек не к "маме", а к закону усвоения (заимствования) идей.
Есть еще одна очень важная "вещь" - воспроизводство одних и тех же структур (фигур) мышления. Но не в истории, а в трансцендентном пространстве, метафизическом мире ноуменов. Историческое время задает мыслящему индивиду имманентную проблематику с тем, чтобы он своим направленным сознанием, подобно антенне, устремился в метафизический мир, где существуют мириады планет, обозначенных именами великих людей. Там мы можем "повстречаться" и обменяться мыслями с Платоном, Декартом, Ницше, Марксом. На метафизическом небосклоне человеческой мысли яркими звездными точками обозначены мыслительные миры, подаренные нам великими умами человечества. И, заходя в "точку Канта", мы становимся современниками Канта, а в "точке Макиавелли" нас всегда радостно примет этот неугомонный флорентиец. Дело в том, что они открыли мыслительные структуры, которые имеют вневременное значение, а значит актуальны для каждого времени. Так человек путем духовного напряжения может установить мост между своим историческим сознанием и миром вневременных сущностей. Эта идея очень важна для методологической конструкции книги, но я заранее хочу предупредить, что обязан ей М. К. Мамардашвили.
Как известно, науку в первую очередь интересуют регулярности, серии, алгоритмы, формы, то есть все то, что воспроизводит закономерно одни и те же структуры общественного сознания и деятельности. На поиск таких данностей настроено и наше исследование. А. Ф. Лосев в свое время указывал на первостепенную важность структурного анализа в научном процессе. Он писал: "Структура - это самое главное. Ведь без структуры нет никакой раздельности. А если в предмете нет никакой раздельности, то это значит только то, что мы не можем приписать ему никаких свойств, ведь всякое свойство предмета уже вносит в него какую-то раздельность".
Руководствуясь этой мыслью, автор анализировал конкретное политическое учение на предмет выявления в нем концептуальной структуры, в которой осуществляется особое сцепление политики и морали, политики как логического, целерационального процесса и морали как определенной ценностной системы, мотивирующей субъекта политики на то или иное волевое действие. Этих концептуальных структур всего лишь две. И первоначально они были выведены путем анализа "правоустанавливающих" текстов Макиавелли и Канта. Эти структуры играют роль своеобразных матриц.
Сам процесс построения конкретного дискурса заключался в выявлении искомой структуры в тексте, позволяющей с несомненностью отнести его к макиавеллианскому или кантианскому типу политического мышления, или обнаружить в этом тексте комбинаторику типов мышления, то есть определить его смешанный, компромиссный характер.
Таким образом, автор видел свою цель в установлении и опознании в текстах вполне определенных нравственно-политических структур и связей, образующих две линии параллельно длящихся дискурсов. Точнее говоря, учения заранее идентифицированы, и я показываю, по каким основаниям они включены в тот или иной дискурсивный ансамбль и поставлены там на то или иное место.
Таким образом, путь к достижению искомой цели пролег через решение конкретных задач по конструированию дискурсивных ансамблей или линий метадискурса - макиавеллианской, кантианской и смешанной.
Я также ставил перед собой задачу исследования внутридискурсивных связей, установления совместимости идейного материала, принадлежащего разным историческим эпохам. Меня интересовало, как формируется непрерывная дискурсивная линия поверх прерывностей, как одна и та же структура или мыслительная модель может состояться в едином горизонте для столь различных, разделенных во времени умов. Работая таким образом с текстами признанных мыслителей, сравнивая и обобщая, я надеялся выйти на новое понимание, новые смыслы, которые обнаружились во вновь созданном метафизическом пространстве метадискурса и которые самим авторам текстов вряд ли открылись.
Как рождается новый смысл? При жизни авторы текстов не знали друг о друге, их могла разделять толша времени, но, заняв свое место в метадискурсе, их тексты "заговорили" друг с другом в третьем времени - в нашей Современности. Получается, что барон Мюнхгаузен из горинско-захаровского фильма не лгал, когда говорил, что он "беседовал" с Сократом и Шекспиром. Но что особенно привлекательно для нас, так это то, что мы можем стать свидетелями "беседы" Сократа и Шекспира друг с другом, и они могут нам рассказать о нас, ведь со стороны, как говорится, виднее. Луций Анней Сенека справедливо заметил: "Лучшие мысли являются общим достоянием". Действительно, не все ли равно, каким именем "помечена" та или иная мысль. Просто общаясь с признанными авторитетами, классиками, мы получаем дополнительную гарантию того, что мысли действительно являются лучшими. Так или иначе, но каждому новому участнику дискурса об отношениях политики и морали надо отдавать себе ясный отчет, что в нем приняли участие лучшие умы человечества. Поэтому никому не стоит обольщаться на свой счет: собственный вклад в дискуссию не может быть значительным, но имеет значение уже само участие в этом метадискурсе на той высоте, которая была задана предшественниками, предзадана. Поэтому сверхзадача исследователя в данном случае одновременно и грандиозна, и скромна: обозревая тысячелетние усилия мыслителей, углубиться еще на один вершок в ее неисчерпаемую суть, с позиций нашего времени, в нашей терминологии выразить вечность, на фоне которой даже такие люди, как Будда, Платон, Кант, Конфуций воспринимаются как твои современники и сотрудники. Только они старшие научные сотрудники, а ты - младший. И вся разница.
Итак, новизна данной работы связана с теоретическим конструированием особого метафизического пространства, названного автором метадискурсом. Он состоит из двух дискуссионных линий, названных макиавеллианской и кантианской. Им соответствует два "чистых" типа политического мышления или два "чистых" типа политиков - макиавеллисты и кантианцы. Оба названные типы внешним образом отталкиваются друг от друга и в то же время дополняют друг друга. В результате взаимодействия они создают координатные оси, константы поля метадискурса. Природные самородки - и те с вкраплениями. Так и в политике: чистые типы встречаются крайне редко. Между этими константами располагается неограниченное количество дискурсов, которые образуются путем оригинального соединения элементов того и другого типа дискурсивное, то есть их природа эклектична.
Метадискурс обладает определенными эвристическими возможностями. Это своеобразная звездная карта мировой политической мысли, на которую нанесены созвездия политических учений, а вне созвездий отдельные точки на ней теряют свое значение. Следовательно, конструкция метадискурса позволяет идентифицировать любой текст путем сравнения его морально-политической структуры с матрицей. Представляет также большой интерес исследовать эффект изомерии. Ведь в любом тексте матрица, как скелет, обретает плоть и кровь конкретного учения, вариативно развивается. Здесь можно говорить и о развитии, и об усложнении лейтмотива. Дискурсивный ансамбль "звучит" значительно богаче и полисимфоничней, чем партия заглавной скрипки и любого другого отдельного инструмента.
Научная новизна монографии отнюдь не исчерпывается новым подходом к традиционной теме. Конкретное описание отдельных дискурсов, постановка вопросов и попытки дать на них свои ответы, критический анализ политических учений и концепций- все это позволяет надеяться на заинтересованное внимание к этому труду прежде всего со стороны специалистов. С одними исследователями автор спорил, с другими соглашался, но при этом всегда отстаивал собственную позицию.
Вторая и третья часть монографии призваны на практике показать действенность вышеозначенного подхода к анализу проблемы отношения политики и морали. Здесь автор, находясь на базе собственной теории, вступал в диалогические отношения с другими авторами, критически анализировал чужие взгляды на предмет отношений политики и морали. Не мог он пройти и мимо "загадки Макиавелли", посмертной судьбы первого политолога Европы, проклятого в веках. Вопрос о роли и месте интеллигенции в политическом процессе является для нас одновременно и традиционным, и актуальным, я бы сказал, болезненным, поскольку обращен к собственной совести, ее разным ипостасям - интеллектуальной, моральной, политической. Здесь уже объектами исследовательского внимания были не только тексты, но и политические поступки. Интеллигентскому дискурсу в политике посвящена последняя часть книги, которая выдержана в полемической манере и, надо думать, вызовет общественный интерес.
И, наконец, автор должен договориться с читателем о понятийном аппарате, то есть заключить конвенцию о содержании (смыслах), контекстах основных понятий, употребляемых в тексте монографии.
Мораль - нравственность - этика. Многие авторы употребляют эти термины и, соответственно, их прилагательные как тождественные. Другие считают, что разница существует. Я отношусь к последним. Обозначенные указанными терминами различия характеризуют сложный уровень моральной рефлексии, достигнутый в результате культурного развития человечества. Надо ли его игнорировать? Вслед за Гегелем я считаю, что мораль - это область внутренней свободы, абстрактное желание добра, то есть область должного. Нравственность же - это объективированная свобода, свобода в действительности. Этика - это наука о морали и нравственности.
Что такое мораль? Это постоянное взнуздывание самого себя уздой кантовского долга, это подавление в себе того животного типа, который живет в человеке с самого его рождения. Этот тип очень требователен и старается подчинить моральную волю индивида, чтобы тот во всем потакал его плотским желаниям и темным инстинктам. Это - обращение индивида к своей высшей субстанции, называемой духовностью. Личность живет исключительно духовно-душевной организацией и черпает образцы поведения в лучших проявлениях духовной природы человечества - в культуре. Мораль - это оформление мира в актах культуры. Воспитание и есть привитие человеку такой культуры, которая откладывает свой отпечаток на все действия и поступки человека, начиная с его быта. Воспитанный человек - это культурный человек.
Мораль есть способ защиты индивида от давления социальной среды. С другой стороны, в силу абстрактности морали у нее есть свойство "отлетать" от реалий жизни. Будучи внутренним "фактом" самосознания индивида, она может создать ему "неоправданные" сложности общения со своим социальным окружением.
В отличие от морали нравственность обнаруживает себя не в мотивах, а в поступках. Это практика свободы. Поэтому Гегель ставил нравственность выше морали. Нравственность реально характеризует степень того, насколько моральный идеал приближен к жизни. Зазор всегда существует. Более того, благодаря этому зазору, разнице между моралью и нравственностью, должным и действительным, становятся возможными оценочные высказывания. Иначе говоря, мораль становится фактором корректировки нравственного поведения членов общества.
Этика - это совокупность норм и правил индивидуального поведения, которые общественно поощряются и закрепляются в культурно значимых текстах, в системе воспитания данного общества. В процессе культурно-исторического развития сформировались разные этические системы как часть мировоззрений. Таковы эвдемонистская (этика стремления к счастью), гедонистическая (этика, ставящая целью жизни наслаждения), деонтологическая (этика долга), протестантская и ее разновидность пуританская этика и т. д. Есть этические теории, которые "придумываются" моральными философами. Они носят их имена. Например, аристотелевская, ницшевская, кантов-ская, марксистская, социал-дарвинистская. Кроме того, термином "этика" обозначают сферу профессиональной морали: врачебная этика, этика юриста, воинская этика, педагогическая и т. п. Наконец, этикой называется наука о морали и нравственности.
Этика, как и мораль, есть система ориентации, которая кристаллизует в общественном сознании модель позитивного поведения, образ благой жизни. Различие между этикой и моралью, на мой взгляд, состоит в том, что этика акцентирует внимание на социальных поведенческих моделях, тогда как мораль, являясь продуктом духовного развития личности, обнаруживает обратное влияние личности на социум.
В данном исследовании автор в целом ориентировался на указанные различия в словоупотреблениях. В анализе теоретических конструктов, для характеристики сферы сознания применяется термин "мораль"; термин "нравственность" используется, когда речь идет об оценке индивидуальных поступков, а также о наличном моральном состоянии общества. Однако в паре со словом "политика" предпочитал употреблять слово "мораль" как сложившееся словосочетание, фиксированное в названии книги. Термин "этика" относится к системе моральных требований общества. В некоторых случаях я использовал понятие "этика" как синоним морали. Например, я не вижу разницы между понятиями "этика ненасилия" и "мораль ненасилия", "пуританская мораль" и "пуританская этика". В порядке обобщенной харатеристики я прибегал к прилагательному определению "морально-нравственный".
В некоторых современных языках отсутствуют эквиваленты этих слов. Например, в украинском есть слово "мораль", но нет слова "нравственность". При переводе с одного языка на другой отмеченные различия в их использовании просто теряются.
Кантовский - кантианский; макиавеллевский - макиавеллистский - макиавеллический - макиавеллианский. Эти определения употребляются в монографии так: "кантовский" - по отношению непосредственно к Канту и его учению, "кантианский" - к его последователям или предшественникам, соседям по обозначенной мной линии кантианского дискурса. Соответственно: "макиавеллевский" - в отношении текстов и суждений самого флорентийца, "макиавеллистская" или "макиавеллическая" дискурсивная линия составлена макиавеллистами, "макиавеллианский" (в сочетании с кантианским) соотносится, как правило, со словом "метадискурс".
Рекомендуем
